Живописец.
Заслуженный художник Республики Башкортостан.
Член Союза Художников России с 1992 года и с 2002 года член Maison des Artistes , France.
Лауреат Первой международной независимой культурологической премии фонда «Туран» г.Казань за 1993 год.
Родился 24 декабря 1956 в СССР.
Окончил художественно-графический факультет Башкирского Государственного Педагогического Института. Ныне – университет им. И.Акмуллы 1976-1981.
Участник многих российских и международных выставок
( 2 ое Международное Московское биеннале, Art-Moskva, Art-Манеж, Москва, Salon de Automne, Paris, SNBA-Carrousel du Louvre , Paris, EuroArt-Barcelona).
Показал более 25 персональных выставок в музеях ,галереях России зарубежом.
В 1991 году творческая работа в США.
С 1996 года работает с галереей «Мирас», Уфа
В 2002-2008 живет во Франции, г.Honfleur, Paris. Работает с галереей Bartoux.
C 2009 – с галереей Visio dell`Arte, Paris.
Произведения Р.Ахметвалиева хранятся в:
Государственной Третьяковской Галерее, г.Москва.
Московский Музей Современного Искусства, г.Москва
Башкирский государственный художественный музей им. М.В.Нестерова, г.Уфа
Новосибирский государственный художественный музей, г.Новосибирск
Националь культурный центр «Казань», г.Казань
Во многих частных собраниях России и за рубежом.
Это действительно красивая живопись... Почти забытая в наше время. Красота красочного письма вновь здесь воочию возвращается, сочетая при этом способность радовать глаз и сложную многослойность собственно живописной поверхности со столь же многослойной ассоциативностью образного строя.
Художник воплощает идеи именно через самоценную пластику живописи, через живые чувственно воспринимаемые импульсы щедрого изменчево-узнаваемого почерка, через колорит, фактуру, пространство и т.п традиционно-живописные ценности и качества, переосмысляемые в данном случае в новом ключе. Данная живопись вовсе не лишена и своего интеллектуально-философичного “измерения” - в ней угадываются сложные и тонкие разветвления ассоциативных тем и поэтических метафор, но все эти смысловые уровни в данном случае неотторжимы от чувственно воспринимаемых метаморфоз стиля, “от ауры” колористического звучания и прочих качеств самой непосредственно созерцаемой живописной поверхности, которая в результате и порождает особый строй внутреннего пространства и особый ритм времени, присущие мировиденью художника.
Красота здесь обусловлена внутренней необходимостью, одухотворена сложностью сверхзадач и не имеет ничего общего с той поверхностной “салонной” красивостью, которая безусловно противопоказана истинному творчеству.
В нашем же случае наблюдаемая в картинах насыщенная богатая красочность палитры наряду с арабесковой грациозностью образных хитросплетений, дает нам пример редкой ситуации, когда живопись вовсе не гнушаясь своей чувственной привлекательностью и энергетикой ни в коей мере не становится просто декором и не имеет ничего общего с банальной красивостью картин, предназначенных лишь для украшения интерьера.
В творчестве Расиха Ахметвалиева чисто пластические проблемы, например, соотношения между плоскостью и глубиной пространства, между “абстракцией” и “фигуративностью”, т.е. между образностью 
и безпредметьем на самом деле свидетельствуют об определенном внутреннем духовном опыте и это не только метаморфоза исполнительского почерка и живописного метода, а скорее постепенное раскрытие и проявление различных слоев, планов, уровней той по сути целостной и единой картины бытия, которая выстраивается из многих отдельно взятых живописных картин, из стройной совокупности их циклов серий.
Интересно и показательно само соотношение и взаимодействие в контексте художника таких двух начал, как “Абстракция” и “Вчуствование” (термины Воррингера), понимая при этом абстракцию шире, чем проблему формального обращения к языку беспредметного или нефигуративного искусства.
С одной стороны, в рассматриваемом искусстве ощутима увлеченность и даже очарованность сочной чувственно-привлекательной окружающей жизнью, ее бренной проходящей красотой, ее по-своему прекрасной - чисто природной силой овеяны образы и краски многих из полотен живописца.
С другой стороны, столь же ощутима склонность к одухотворению и преобразованию зримой реальности, например, когда фигуры и формы как бы дематериализуются на наших глазах, обесплочиваются, опрозрачниваются, уподобляются бесплотно-линеарному арабеску,
обретают порою даже имматериальную фонтомность, становясь полупризрачными, словно бы роняя свой отслаивающийся абрис-контур, просвечиваясь насквозь и изнутри “аурой” фоновых свечений, и при этом все же не теряя свою узнаваемость, жизненность, свою странную и отстраненную живопись.
Вообще следует отметить видимо принципиальное для данной живописи отсутствие жесткой непроницаемой границы между образно-изобразительным и абстрактно-беспредметным исккусством. Тут даже в абстрактном формообразовании угадывается часто нечто природообразное, а порою абстрактные знаки и формы уподобляются своего рода загадочным существам, видятся порождениями неведомой нам формы существования или быть может эманациями неких запредельных сущностей, которые только и могут открыться мам через намеки цвето-световых и линеарных “сигналов”.
В целом чувственные и духовно метафизические начала здесь тесно взаимосвязаны и причудливо взаимообратны. Это дает о себе знать уже на уровне отношения к краске, к цвету, к его звучанию и смыслу в колорическом строе живописца.
Так например, синева у него порою плотна, густа, “горяча” - словно лазурь южных небес, но столь же угадывается в этой глубокой синеве и отсылающая к средневековой символике красок ее принадлежность к иному духовному нездешнему небу. Вспоминается синева, как символ трансценденций-запределья, когда она вспыхивает меж ярких сгустков красочного слоя, порою напоминающего поверхность испещренной временем фрески.
Органичен, непринужден, плавен тут переход от изобретенных, видимо наблюденных в натуре реалий - от их достоверной образно-изобразительной конкретики и фантасмагорично ирреальным или точнее сверхреальным пространствам “абстракции”.
Такого рода особая легкость, легкое дыхание воплощаемой в живопись неукротимой мечты - это легкость вовсе не препятствующая притяжению глубины, неотменимому чувству тайны.
В той же мере такая артистично-изящная маэстрия письма - отнюдь не противоречит и не препятствует сложности
чисто пластического формально-исполнительского процесса часто тут просвечивают по новому преломленные припоминания или вольнообыгрываемые отзвуки искусства как, что называется “современного”, так и сугубо “старинного”.
Здесь все же узнается и припоминается очень многое: одухотворенная арабесковая узорность и орнаментика исламской культуры былого Востока наряду со столь же ощутимыми реминисценциями утонченной образности иранских миниатюр с их одухотворенной чувственностью, видимо созвучной мировоззрению нашего художника.
В той же мере ощутимы и уроки западной живописной культуры начала нашего столетия весьма органично и своевольно усвоенные мастером.
Тут можно и видимо нужно вспомнить таких нетипичных и обособленных первопроходцев Абстракции, как Кандинский с его мистериальным музицированием космично-звучашим спектром красок,
или, как Клее с его современной, но столь созвучной духу былого Востока абстрактной каллиграфией, с его алхимической игрой со знаком, светом, и цветом. Западные и восточные веяния весьма необычно и непротиворечиво сливается в творческом синтазе художника, он объединяет их в причудливом, тонком но крепком сплаве.
И нас не удивляет, что поверх наслоений вполне рафинированной европейской живописи вновь все более явственно и властно проступают символы Еразийской Архаики - словно сам дух великой степи воплощен здесь в величавом образе всадника - воина, героя и странника.
Как своего рода лейтмотив с настойчивостью сквозной темы он вновь и вновь, так откровенно и так загадочно возникает в бескрайних просторах озаренно-светоносных пространств. Его силуэт словно на века впечатан в туманность той световой Среды, которая уже отчасти предвосхищалась в некоторых “абстракциях”, теперь перевоплощена в обобщенный образ ландшафта, где образ - знак всадника воплощает в себе дух места и видится стражем континентальной все евразийской памяти, возникшем на горизонте заходящего столетия, как вестник донесший_из глубокой древности сакраменное послание Традиции - завет мистический Азии.
Однако не всегда восточно-западный симбиоз, присущий личному стилю и мировидению художника проявляется в столь сурово-героичных, надлично отрешенных образах.
Заслуживает особого внимания и своего рода живописная “лирика” художника развиваемая в длящейся и поныне серии образов его женских персонажей.
И они тоже преображены, утончены, наделены ореолом загадочности уже путем тех. же самых линеарных изысков, активно дополняемых аурообразными
цветными всполохами и высверками, возникающими по ходу
импровизационного импульсивного письма, где непредсказуемость
окончательного результата, как раз и дарует искомую новизну, неожиданность, свежесть решения (в рамках уже сформировавшегося, определившегося образного ряда).
Эти пластические чисто живописные приемы и изыски способствуют неожиданности самого образного звучания. За счет этих тонких находок, за счет преображения яви с помощью красок, линий, цветовых озрений и путем пространственных смешений - эти образы возвышаются “проецируясь” в нездешние пространства грез, мечты, вдохновенного вымысла.
Они сами теперь возводят созерцающего отсюда за пределы обыденной профанной действительности, они живут в особом мире наделенном достоверностью вещего сновидения. В них появляются признаки едва ли не ангеличности или скорее родства с гуриями утраченного и искомого эдема – парадиза, или быть может тут есть нечто общее с одухотворенной, мистической посветительной эротикой в духе пути тантры.
Впрочем уместнее вспомнить о более этнически близкой художнику исламской традиции об эзотерическом суфизме и несомненно с ним связанной любовной лирике средневековых восточных поэтов, когда казалось бы сугубо земные мотивы и не лишенная чувственности образная канва и эмоциональность душевных состояний оказывались метафорическими шифрами духовного восхождения к Абсолюту и выражением той вызывающей печали, что в нашем мире неотделима от переживания красоты.
Так или иначе художник вправе выстраивать свой ассоциативный ряд сугубо интуитивным путем. Сама живопись, если она одновременно столь раскрепощена и столь же пронизана артистичной маэстрией, как то наблюдается у художника Расиха Ахметвалиева, может и по ту сторону книжных познаний вывести достаточно далеко и высоко, обнаруживая еще раз уникальную способность искусства сближать поверхностное - плоскость картины, ее фактурность, ее краски и линии с самим глубинным и по сути невыразимым.
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
Стаья искусствоведа Сергея Кускова