Глаз, разверзание пространства, выход во время бреда, взгляд в микромир, копошение, открытие территорий, археологизация повседневного. Мы находим неузнаваемые обломки территорий, странно преображенные способом их обживания, вход и выход из хотонических недр, посещение заброшенных строений, подернутых патиной времени, мелькание тени. Начертывая знаки на стене, возродить магию ритуала, гены наскального письма, дикого письма, археписьма, письма до письма, когда неживая линия чертит свои спонтанные начертания, становясь живым биоморфным предметом, срастаясь с телом, чтобы затем погрязнуть в заброшенности, подернуться слоем, патиной времени, густым раствором /в данный момент реминисценция музы грязи Раушенберга/, а так же прочих археологизаций отходов, в искусстве уходящего века, чтобы выйти к органике.
Органика обретается на грани хаоса, в запутанности лесных хитросплетений. Лесные тропы выводят к подземным источникам. Контакт с лесом может быть только через прорастание, через самопрорастание, через растворение в среде, через акт агрессии, который есть одновременно слияние со средой, можно распотрошить природу, разодрать оболочки, кору текста для того, чтобы выйти к магической непрозрачной пустоте, к входу, который одновременно - выход, к прорези, в запредметное пустое пространство, куда уводят ломаные линии геометрий, геометрий стольк не похожих на геометрии цивилизаций, за пределы правильных линий, утративших свою вертикальность длится в этих лабиринтах линии идут на убыль, линенейность мышления кончилась, она растаяла, она погружается в текучесть органических сред, смутную алхимию, где происходит брожение пузырьков - этих бесчисленных микромиров, которые готовы упраздниться для того, чтобы исторгнуть из себя подобие сакрального знака.
Препятствия и ловушки, помехи и зазоры на пути чтения лесного полимпсеста - текста природы, который сопротивляется и не подпускает в свою сокровенную глубь.
Грубый, почти фаллический контакт, погружение в источники, прохождение насквозь и попытка зацепить изменчивую суть дерева стихийной тактильностью в дионисической порыве, которой снимаются, сходят на нет, приходят в нулевую степень покачивающе¬гося маятника с сердцевиной пустоты внутри. Быть может эти опыты приближения - это лишь маленькая хроника отгоревших минут, застывших во времени микроперфоманса.
Это будет засыпано и занесено, археологизировано дальнейшими заносами, спрятано в норах, пещерах, хранилищах, где отгоревшая, отжившая информация будет коллекционироваться, не имея адресата.
Каждый жест обречен на забвение, он стирается при всей его активности, при же всей энергийной силе вторжения, вчитываяния, рассматривания этих знаков.
Все это обречено на свертывание.
Это будет свертываться как шелущащаяся кора, эти свитки с нечитаемыми, и потому столь содержательными, письменами, которые становятся активнее, сильнее человека.
Лесное пространство имеет зоны разреженности - они же зоны концентрации, магические точки сгущения тьмы, где тьма обретает свою мистериальную светоносность, вспышки необъяснимого света в чреве тьмы, на пересечениях коридоров и лабиринтов. Путь сквозь густоту и пустоту, через их чередование. Линия горизонта не может быть здесь прямой. Все смещается. Остается лишь средокрестие знака, возникшего на перепутье путей, как намек на культуру на ее остатки, тающие, растворяющиеся, как линия лесной тропы. Воспоминания о фетишах и о высечении огня из сухих и мертвых предметов. Опять-таки - монотонное движение маятника, скрытие и появление.
Но ничто не возвращается на круги своя.
Изменчивость, текучесть одерживают верх и только текучесть ведет к простору.

Искуствовед Сергей Кусков