Александр Элмар

Художник Александр Элмар в своем искусстве делает не столько эстетическое совершенство отдельно взятого произведения, будь-то холст, рисунок, объект, инсталляция, перформанс. Сколько то, что он именует «психоделическим» или «шаманским» воздействием, по-видимому, имея в виду внушающую силу того личного мифа, которая развертывается в его совокупности живописных циклов, графических серий, инсталляций.

Элмар словно движим дионисийским порывом пластического воображения, фаустианским влечением к Неведомому, иррациональной волей к знакотворчеству, объединяющему фигуративные и абстрактные мотивы в некую безумную пиктографию (современном подобии древнего Археписьма).

Настойчиво, даже агрессивно наносимые на поверхность холста или листа бумаги, знаки, образы и их «гибриды»- овладевают пространством. Даже, частая у Элмара жесткая линеарность контуров указует на «на нелинейность» логики, точнее на осознано культивируемую поэтику алогизма, абсурда, шизофреничной децентрации сил Письма, высвобождение которых помогает, если вспомнить слова Йозефа Бойса, «разрушить стены тюрьмы, которой является наше цивилизованное сознание», вывести в состояние транса, наития, иррационального озарения, сакрального безумия, что собственно и побуждает говорить о шаманской стратегии применительно к работам Элмара. В целом он не отказывается от традиционных форм бытия искусства- живописи и графики. Однако он делает все для того, чтобы подорвать устоявшиеся шаблоны восприятия станкового искусства изнутри.

Приятность и красивость хорошей живописи, или формальная эффектность графического листа для Элмара скорее объекты вражды и преодоления; в отличие от тех, кто хранит верность живописи из коммерческих или конформистских соображений. Элмар охотно обращается к своего рода анти-эстетике, подчеркнутой брутальности или вызывающей аскетичности визуального языка - его цель не радовать глаз, а атаковать видимый мир и пленную материю для выхода по ту сторону и за пределы, для обретения парадоксального и паралогического Видения и мышления, - короче он идет путем визионера и одиночки, так как в московской арт-ситуации Александр Элмар не принадлежит ни к концептуалистам, отказавшимся от пластических ценностей живописи, ни к живописцам, как правило, консервативным или конформным по своим условиям.

Здесь ощутимо иступленное восстание Письма против рассудочного «здравого смысла» против логоцентрических законов дневного сознания и активное обращение к ночной стороне души – Бессознательному с его архетипами. Почерк кисти часто неистов, порывист, яростен, в ритме спонтанного обживания завоеванных территорий. Это всплеск некоей неоноваторской пиктографии из недр личного Бессознательного, которое, однако может становиться проводником властных и надличных сил Космоса.

Буря и Натиск – веяния хаоса упрощены и по-своему окультивированы через качество художественного исполнительства, хорошего воспитания глаза. Имеется в виду не только персональный опыт живописца, но и опора на долгую культурную память, на арсенал мировой художественной культуры: от первобытного искусства до неоэкспрессионизма, «новых диких», постграффитизма и тому подобных течений.

Культивируя своего рода постсовременную первобытность или «архаику», одержимость визионера, Элмар пытается возродить дух «шамано-сибирской» Евразийской культуры и в целом магическую экспрессию и волевое мифотворчество- как типичные проявления духовности Севера.

На уровне стиля и общей культурной парадигмы он, ощутимо стремится к диалогу с европейским искусством. Более всего ощущая духовное тяготение к немецкому искусству: от Кранаха и Грюневальда до Бойса и Кифера. Вместе с тем опосредованно дает о себе знать и связь с национальными истоками. Его финно – угорское происхождение связывает путь искусства с ментальностью и Бессознательным, присущими этому северному этносу. У Элмара это не носит декларативного характера, не превращается в стилизацию и буквальные этнографические отсылы к фольклорному искусству, но следует иметь в виду и роль шаманизма финно-угорском мире (знаменитые лапландские шаманы принадлежат к этой же ветви), и развитость древних мифологических космогоний и эпоса, как и традиции эзотерического и рунического письма, имеющего место у финно-угорских народов России.

У Элмара нигде не встречается прямая цитата из рун, однако сама витальная сила, мистический пафос и иррегулярный геометризм линий, которыми испещряет бесконечные сериалы листов и холстов, сонмами знаковых структур, порождая некую евразийскую иероглифику, смешавшую абстрактные и фигуративные, антропоморфные и зооморфные мотивы-это все несомненно отсылает к эзотерике магического Севера, понимаемого не столь географически, сколь как духовный- метафизический Полюс притяжения. Не с этим ли связана все более ощутимая в его живописи склонность к суровой колористической аскезе монохрома, к сдержано –экспрессивным созвучиям черного серого и белого, которые все более берут на себя роль всех прочих дефиниций колорита и цветового спектра, хотя художник не отказывается от контрастных вкраплений интенсивных ярких красок. У художника все, даже лист камерной графики обретает какую-то странную монументальность, а плоскость Картины начинает напоминать некую архаическую стенопись и одновременно современные граффити, хотя сохраняются и атрибуты и средства станкового искусства, как и столь очень важный субъективный фактор. Этот образный мир тревожен загадочен, подчас катастрофичен.

Особо надо сказать по поводу программной картины Элмара «Конь-Блед», одной из последних картин художника –это римейк на тему Петрова-Водкина «Купание красного коня» написанной почти сто лет назад; вместо юноши-всадника восседает на коне Смерть.

Сюжет «Конь-Блед» взят из канонического текста Апокалипсис; почему эта картина программная ?, художник один из создателей (совместно с Сергеем Кусковом) арт-группы "Тонатос" Эта картина - выбор художника – маргинала - одиночки, пытающегося сохранить вертикаль Духа и внутреннюю энергию восставшего в мире горизонтальной одномерности. Хайдеггеровское «скрещение» вечных начал Земли и Неба, Смертных и Бессмертных – это тайна жизни, с заложенными в ней магическими возможностями и каналами духовных свершений. И как часто любит повторять Элмар, что художник –это, даже, не призвание, это состояние души.

Словно космический вихрь как ветер абсолютного Запределья – темной изнанки бытия - властно деформирует фигуративную пластику изображаемых тел ломая их плоть, смещая статику очертаний, сжигает их черным пламенем, вгоняя в экстатичность конвульсий и избавляя от гравитации, побуждает легко и весомо парить в просторе некоего космического вакуума.

Сама динамика Письма подобна шаманскому камланью, пляске святого Витта, и танцу Шивы, разрушающего и творящего миры. Здесь любое различимое тело балансирует на пограничной Зоне становления и распада, гибели и возможной мутации- обретения новой телесности неподвластной земному «духу тяжести» и прочим «слишком человеческим меркам». Оргийная эротичность присущая некоторым из его графических фантазий, так же связана с этим дионисийским экстазом преодоления инертной спячки Здешнего Бытия. Часто возникающий мотив фаллоса не столько физиологичен, сколько космогоничен - это некий таран пробивающий «дыры» в иной Космос, прорывающий лживые оболочки статичной Реальности, пробуждая в природе ее Экстаз. Тантра высшего напряжения освобождает от гипноза того, что буддизм именует обманчивой оболочкой Майи. Таково истолкование в духе волюнтаристски истолкованного тантризма, Пожалуй, будет более адекватно относительно композиций Элмара, проходящих под знаком скрещения Эроса и Танатоса, чем истолкование их в духе фрейдистского психоанализа (были бы уместнее аналоги с Юнгианской глубинной психологией бессознательного).

Было бы ошибочно видеть здесь, издевку над человеческими вожделениями или морализаторское обличение падшей природы. Независимо от убеждений и мировоззрения, возобладавших на рациональном уровне, но уровне искусства Элмар творит своего рода неоязыческий Космос - это загадочная реальность по ту сторону Добра и Зла, обнаруженная в безднах и высотах невидимой изнанки Жизни: за разверзшейся завесой очевидного колышется пугающе – гротескное и одновременно увлекающее мощью ожившего мифа Парадоксальное Бытие, законы которого беззаконны, шизофреничны с точки зрения привычных житейских критериев.

Мы видим нашествие кочующих детерриторизированных Знаков, выпущенных из душевных тайников, из ящика Пандоры, но вовремя уловленных арканом структуры и сетью контуров- это укрощение демонов дикого Письма: Арт-процесс уподоблен современному экзорциссу, где риск низвержения в хаоса всегда подстерегает экспериментатора, шамана и визионера, применившего тактику «управляемого безумия» (если вспомнить Кастанеду), сохраняя наряду с горячностью вещего бреда и необходимую холодную отстраненность позиции – дистанцию исследователя, игрока, аналитика. Такой симбиоз холодных и горячих начал Письма, концептуальной рефлексии и гротескного воображения особо ярко выявился в последних графических листах Элмара- имеются в виду композиции, перенасыщенность которых вербальным текстом, дробной каллиграфией почерковых строк и их наслоений уподобляет лист палимпсесту, порождая эффект взаимопросвечивания и сорастворенности многих текстовых следов в едином визуальном послании-сообщении.

Здесь парадоксально совмещены и фигуративные изображения и абстрактные « схемы », и Письмена. Наплывы каллиграфичной, но трудно читаемой словесности густо испещряет поле листа, ассоциируя его со страницей неведомой рукописи- фрагмента некоего эзотерического текста. Надо сказать, что содержание включаемых «комментариев» по функции, противоположно каким - либо пояснениям. Оно преднамеренно разорвано, бредово, шизофренично, не имеет, ни начала, ни конца. Эту разбуженную иррациональность текста лишь оттеняет пародируемый порядок систематического перечисления, со всяческими его параграфами, подзаголовками и т.п. Точно также как общая парадоксальность результата усугубляется холодноватым изяществом тонкой, гравюрообразной штриховки и каллиграфического бисера строк. Артистизм «управляемого безумия» здесь ощутим еще интенсивнее, чем на первый взгляд более отвязанных и раскрепощенных размашистых жестах неоэкспрессивной живописи (которая для Элмара постепенно становится вчерашним днем).

Живопись не ушла она перевоплощается в свое Иное, ведь свойства Метаморфозы – Чудо превращения – это как раз наиболее очевидная встреча Искусства и Магии, Исток которых Един и Скрытен.

Искусствовед Сергей Кусков г. Москва.